Руководящей идеей при написании данного фрагмента выступало намерение, начав с простых, банальных оппозиций и концептов, расмыть, спутать их ординарное употребление в каждом отдельном контексте с тем, чтобы таким образом выйти на более сложные.

Письмо без правил: хирургия микросмещений

Письмо смысла нацелено на продуцирование тетического и имеет дело с микроединицами дискурса. Письмо смысла экспрессивно, даже если оно немногословно. Описание некоего экстратекстуального обстояния дел тяготеет к картинности, большей эстетизации (даже в случае с “точными” науками – теория тем лучше, чем она красивей). Непреднамеренная порочность письма смысла в том, что по мере его дления происходит распыление первоначально экспрессивной функции и ее трансформация в функцию барочного украшения. В последнем случае письмо утрачивает свой инструментальный статус и обнаруживает себя полностью в пространстве игры. При этом изменяется масштаб письма – микроединицами дискурса становятся его фрагменты, задействованные не способом означивания, а комбинаторикой, осуществляемой под знаком–motto “ни шагу вслед”, где привычные смыслы и значения переплетаются и смешиваются с непривычными способами их актуализации в дискурсе. Увеличение масштаба письма устраняет из дискурса наборы требований, предъявляемых к степеням вязкости того или иного текста. Проставленные апофатически знаки присутствия или отсутствия в фрагменте смысла не ориентированы на изобличение текучести языковых форм. Предложенное положение может и не охватывать всей периферии возможных комби-вариантов, транспонируясь при этом в чистую деятельность, автоматическое письмо, чистое письмо. Энергетический аспект такого письма укоренен в огромных массивах ненаписанного и беспристрастном понимании невозможности подлинной актуализации намеченного в тексте для текста. Продвижение на ощупь в момент осознания полного и окончательного отпадения всех щупалец. Соблюдение регламента тезаурусных отклонений от нормы, заправляющей внутри дискурсивной практики – ведущая задача письма без правил. Эта задача, в свою очередь регламентирована аудиторией, всегда готовой на спрос и предложение. Наиболее вязкий текст тот, который не может быть просто сканируемым. Текст в котором количество поломок столь велико, что все вместе они создают вязкую массу, в которой застревает, ломаясь любое нетерпеливое стремление оспособить и подчинить.

Проблема взаимной связанности фрагментов, возникновение ее и использование последующего фрагмента для пояснения, расшифровки, дополнения предыдущего, накладывает печать неизбежной корпоративности отдельных фрагментов текста. Сложная замаскированность плавных переходов и резких скачков письма без правил. Нужно ли соблюдать иллюзию целостности применительно к письму без правил? Амортизирующая функция завершенности, законченности на одном полюсе и беспардонный по своей обрывочности список фразеологизмов – на другом. Апофеоз почкования, спорадические лакунарные псевдометаморфозы, выстраивающие стройный порядок дискурса взамен беспорядочно флуктуирующих идеологем того общества, в котором письмо является одной из приятных и легкодоступных практик.

Менее всего хотелось бы изобразить представленное здесь как образец вязкости текста.

Внимательное и послушное отношение к резервантам, усекающим проблемное поле, дисциплинарно обозначенное как отстраненное лабиринтоподобное путешествие от А до Я, где Я выступает скорее перевалочным пунктом, мозаически заявляющей о себе власти языка, нежели финишной чертой, за которой навсегда обрывается эта власть. Мысль – нечто привходящее n-степенное в теле вечно отрицающего конечность и смерть источника боговдохновенного дара письменной речи.

Письмо никогда не было резервуаром для мыслей, чувств, представлений и т.д. Но все сказанное могло быть сказано только от их имени. “Мне думается”, “они почувствовали”, “я увидела”, убрав которые можно с легкостью оказаться в пространстве, начисто лишенном воздуха для письма. Предоставление же которых самим себе обрекает письмо влачить жалкое непреднамеренное существование в границах стилевого “разнообразия”, которое только и позволяет узнавать текст, обнимать его своим вниманием или презрением, поклоняться и обвинять. Пишущему, равно как и думающему, и умирающему, предстоит выбрать какую именно игру он предпочитает. Более того, выбор этот не будет иметь ничего общего с демократическим или лотерейным выбором единицы из множества, но бывает как некоторая остановка и удивление ближайшему, чем бы оно не оказалось, какие бы кошмары и небылицы не таило в себе. Машинное распознавание ближайшего, его продуцирование возможно в одной из множества игр с письмом, но и эта игра – не самостоятельна, и у нее есть пред- и пост- посылки.

Воспринимать текущий фрагмент текста продолжением уже-сказанного, его перекраиванием, детализацией, сращиванием с другими фрагментами, эмансипацией от предшествующих использований, стачиванием шероховатостей, устранением избыточности фономаниакальных элементов словесного творчества. (Дление текста проигрывается в двух модальностях. Во-первых, в качестве простраивания текста, своего рода письмо без оглядки, бегство как от самого бегства, так и от его прекращения; процедура выбора знака полностью девальвирована, - уместнее было бы говорить о подборе только если бы наличествовала подробная ясность ориентиров подбора; во вторых, в качестве освоения текстуального пространства, спорадически манифестируемого в его именовании, ломке, вычеркивании, достраивании и закадровым структурировании, проективной резервации и трате) для искреннего письма необходимо желание высказаться, раскрыться, излить душу и т.д., то есть подразумевать наличие не\вы\сказанно наболевшего, зудяще-ноющего, требовательно испрашивающего разрешения быть иначе.

Письмо без адреса
Впечатления от "Хоры"
Отнесения к "Моде как письму-татуировке"
Р.Барт "Фрагменты речи влюбленного" (эскиз рецензии)
Авторитет автора в авторитарном режиме