Тектопика тела

Полищук, Стариков, Зинченко
-----------(схема)---------------

Существует одно разделение, позволяющее раскрыть перед вами перспективу того пространства, говорения на котором мой доклад строится, к которому он постоянно будет обращаться скрыто или явно паразитируя как на всём этом пространстве, и на говорении, им захваченном, так и на предпосланном ему разделении. Речь идет о топике и оптике, и основывающемся на них принципе организации и упорядочения философских концептов и систем.

К оптике относятся: доминирующие прямые линии, вектора, интенции, направления, перспектива, точка зрения, воззрения, мировоззрения… . К топике могут быть причислены: онтос, регион, граница, рамка, область, схема, ландшафт, рельеф, складка, место-имение, поверхность, касание. Точно также, и исходя из этого, к оптически предрасположенным философским системам можно отнести, например, платоновскую эйдологию - оптику умозрения, гуссерлевскую интенцию и связанную с ней оптику сознания, и, наконец, Делеза с его искривленной оптикой складки и фрактальной оптикой ризомы. В то время как топическими, безусловно является "Топика" Аристотеля, хайдеггеровская топика присутствия, и дерридианская топика текста.

Дискуссионным в нашем докладе является вопрос, к которому из этих двух принадлежит Нанси, эго работа "Corpus". Предметом настоящего доклада, как было указано в названии, является тектопика тела.

Тектопика - тектоника топоса, тектония места. Тектония есть многослойная неоднородность некоей поверхности, именно так в тексте Нанси интерпретируется кожа. При том эта многослойность и неоднородность не создают иллюзии глубины, иначе поверхность будет сведена на нет и рассечена по вертикали. Именно многослойность кожи как поверхности делает возможным соприсутствие на ней касания и раны. Рана при этом не есть раскрытие глубины или просвет, разлом, трещина или другое тектоническое повреждение. Рана а-топична, а-реальна, и в конечном счете эктопична. (об этом опять же смотрите в тексте Нанси.). Тектопос, таким образом, - топос многослойный, топос ускользающий. Он есть всегда уже вакантное место для тела смысла, телоса вещи. И вот эта всегда-уже-вакантность намертво сращивается с топосом и вещью. Цепочка взаимоподмен, являющейся непрерывной редупликацией мерцающего нестабильного топоса вещи, испытывающей эфемерность его вакантности. Таким образом, именно многослойность места "зашита" в понятии тектопики.

Пространство текста Нанси может быть рассмотрено как пространство игры, смертельной игры со смыслом, стратегия которой разворачивается в мире, перенасыщенном смыслом, и является охотой на него, порожденной не желанием обладать, а желанием осуществить касание.

Следующим различением, имеющим отношение к ходу дальнейших рассуждений, является разделение двух инстанций "неофита" (новичка) и "профессионала" как позиций внутри говорения. В тексте этой книги позицию профессионала к тексту Нанси пытается занять Валерий Подорога со своим текстом "Эпоха Corpus`a", пытающимся обнять текст Нанси своим эфемерным присутствием. Новичком же в этом дискурсе собственно и является сам Нанси. "Обнимание" происходит посредством различения "дискурсивной" логики и "другой" логики как предлагает Подорога. Логика Corpus`a не зря объявлена другой, поскольку обнимание производит эффект контраста, то есть акцентирует границы дискурса Corpus`a.

Неофит касается, а профессионал обладает, по крайней мере, желает обладать. Его попытка прикоснуться оборачивается повреждением, зачеркиванием, извращением, подменяя касание алгеброй касания. Происходит репрессия в отношении мерцающей позиции неофита. Запрещается и прячется, остается вакантным его место.

Профессионал предлагает новичку некоторый смысл, который тот отрицает, перечеркивая своим присутствием в дискурсе исходную интенцию профессионала - интенцию на раскрытие (дальнейшее продуцирование) смысла. Профессионалу же достается произвести рефлексию над действиями неофита, дабы выявить смысл операции им (неофитом) произведенной. В итоге - вылущивается смысл действия неофита, который заменяет собой исходный смысл, предложенный профессионалом. Позиция неофита на этой стадии интерпретируется профессионалом как пустая позиция - чистый лист, позволяющая ему привнести в дискурс "новый смысл" и снова предложить его неофиту в качестве смысла инициирующего дискурс. На этой стадии дискурса иллюзия коммуникации как со-бытия получает, наконец, свое окончательное подтверждение и несомненность. Оба текста не отвечают друг другу как полагает Нанси. Нельзя сказать и то, что оба текста гармонируют или диссонируют друг с другом.

Позиция профессионала обладает устойчивостью и непрерывностью, являясь топически стабильной, испытывающей свою собственную длительность как претерпевание дискурса. Позиция же неофита напротив олицетворяет собой оптическую иллюзию как появляющаяся время от времени в дискурсе, мерцающая позиция - оптика касания. Эфемерность тактильного.

Касание - термин, прижившийся у Нанси и получивший свое место в игре - имеет два измерения. И оптическое и топологическое. Оптически касание есть всегда ускользающее мерцание, а топически - оно есть эфемерность присутствия (топос как всегда-уже-вакантное место наилучший пример такой ускользающей эфемерности).

Топический эквивалент касания может быть развит через еще один оттенок французского toucher - нажатие, давление, могущее быть представленным как подавление (надавливание как подавление - прессинг). Подавляется как раз, присутствие любой прерывности, эфемерности - любой иллюзорности оптического, всего того, что сопротивляется тому порядку дискурса, которой полагается изначально в интенции на смысл.

Встреча с неофитом разрушает прерывность позиции профессионала, происходит зачеркивание дискурса профессионала, зачеркивание смысла который привносится профессионалом, но агентом этого действия не является неофит.

Профессионал вынужден залатать брешь, сквозь которую начинает истекать континуальность его позиции. Преодолевая прерывность внесенную неофитом профессионал заново воспроизводит дискурс, дискурс в качестве мета-. Как рефлексию над "действием" неофита.

Ясно, что неофит не производит никаких действий, действия принадлежат профессионалу, вся деятельность которого направлена на преодоление прерывности и восстановление континуальности "взаимодействий". Касание, таким образом, здесь манифестирует себя как вытеснение, подавление прерывности и вытягивание, разглаживание поверхности соприсутствия.

Коснемся теперь еще и смысла глагола presse. Французское presse - означает спешить, быть занятым, не иметь свободного времени и места для какого-либо дополнительного действия. Оно косвенно свидетельствует о жуткой компактности подавления и прессинга. Компактность эта - свойство опять же топическое, позволяющее рассматривать давление и выдавливание - растяжение и разглаживание как соединенные с компактифицированием и сворачиванием. Противонаправленность разглаживания (плавного истечения смысла) и сворачивания (центростремительности ужимания), локализованные в presse, создают ток перераспределения прерывности и смысла внутри дискурса, так как если бы это "внутри" всецело уже было на поверхности, локализуемой двоякой эфемерностью касания.

Дискурс профессионала воспроизводит сам себя. За счет выдавливания элементов прерывности он позволяет компактифицировать себя в локальной кольцевой цепочке, самовоспроизводства. В то время как если бы он мог утилизовать прерывность, она бы раскомпактифицировала его дискурс - разорвала (или, по крайней мере, продлила) цепочку воспроизведения (одно звено представленной схемы). Поэтому текст, направленный на воспроизводство своей непрерывности - компактный текст - текст, лишенный прерывности, способной его разомкнуть.

Дискурс профессионала пестует сам себя путем компактификации своих элементов. Аутизация дискурса влечет повторение одного и того же. В результате возникает узнавание того, что всегда уже было.

Это в точности то, что в астрофизике называется "черной дырой". Абсолют до крайнего предела сжатый в себе своей же собственной массой. "Это тело уходит в глубь самого себя - в глубину Смысла. Так же как туда уходит смысл, достигая своей смертельной глубины. Тело это образует в точности то, что в астрофизике называется черной дырой: звезда таких размеров, при которых ее гравитация поглощает ее же свет; звезда сама в себе гаснущая и падающая, так, что во вселенной, в центре этой звезды и ее небывалой плотности, возникает черная дыра отсутствующей материи (а заодно и "конец времени", противоположность big bang`a, это измерение конца света в пределах самого же света)" - вот что говорит Нанси о теле смысла, который пытается стать смыслом тела, а заодно и смыслом самого себя - телесным смыслом (присутствием в качестве "сие" в дискурсе). Мы требуем от смысла воплощения, так же как мы требуем от психики протяженности (гл. "Психика протяженная") и вознесения духа в жертвовании раны (см. главу "Рана").

И снова о позициях. Практика "залатывания" (восстановления, воспроизведения) континуальности, которую имплицирует со-бытие, манифестирует эфемерность позиции профессионала. Она есть код, вкрапленный в саму ткань дискурса, и подчиняется порядку следования, продиктованному изначальностью смысла. Сама эта практика и воспроизводит позицию профессионала, которая также является мерцающей позицией. Манифестирующей себя как раз в моменты удержания континуальности. Только в такие моменты она проглядывает как прерывность того порядка смысла, который ей и был изначально предположен. То есть ее проявления являются разрывами изначального порядка смысла, поскольку им не заданы, и направлены на его поддержание. Таким образом, видно, что и здесь континуальность опосредована мерцанием прерывности.

Пристальное рассмотрение обнажает эфемерность континуальности. На поверку оказывается, что имеет место только прерывность, опосредованная цепью позициональных взаимоподмен. Потому, что в этом дискурсе не существует иной континуальности, кроме континуума прерывности. Мерцание двух равноудаленных от периферии и от центра дискурса позиций, интерпретируется читателем как непрерывное мерцание фикции, неупорядоченная власть которой безраздельно простирается над воспроизводством смысла. И таким образом поочередное мерцание позиций может быть интерпретировано как прерывность дискурса, редуплицирующая смысл, как тело места, всегда уже вакантное для своего воспроизведения. Цепь взаимоподмен тела, места и смысла образует литургическое, молельное воспроизведение жертвенной формулы "Hoc est enim corpus meum" внутри бесконечной эфемерности касания.

Многослойность места как поверхности взаимоподмен, репрезентирована в качестве беспорядочной и спорадической редупликации смысла тела внутри дискурса, заявленного в тексте Нанси.

Таким образом, словосочетание "тектопика тела", применительно к тексту Нанси, нелокализуемо, ни в качестве континуальности топоса, ни в качестве иллюзорной оптики эфемерности, а является ни чем иным, как непрерывностью их дискретного самоудвоения в пространстве локунарных последовательностей метаморфозы смысла.

Текста от главы к главе, от тезиса к тезису, в утрате идентичности касания.